Ты нам очень нравишься, маленькая розовая птичка!(с)Akira
Выйдя из ванной, сажусь на край кравати, перекидываю через плечо мокрый длинный хвост. На плече разложены 4 тонкие ленточки. Красная, жёлтая, синяя и чёрная. Без просьб Эдмунд берёт густую щётку, садится за моей спиной. Зарывшись ненадолго пальцами в мои волосы, сидит, закрыв глаза. Я слышу, как он усмехается. Он родился, должно быть, с гитарой в руках, и я чувствую тончайшей кожей за ушами непроходящие мозольки на его пальцах. Внезапно становится больно. Его пальцы цепляют рваный шрам от афганского фугаса. Мне не нужно прижимать уши или болезненно пищать, чтобы он заметил, что причинил мне боль.
- Прости...
Такой мягкий голос, что его можно было бы набивать в подушки.
Пальцы убираются, затылка касаются губы. Многострадальные, потрескавшиеся губы, сказавшие в жизни слишком много никому ненужных слов. Хвостика косается щётка. Ласково, медленно, нежно. От устраивовшей меня длины косички осталась, должно быть, половина. Но и этого хватает, чтобы сильно наклоняться, когда щётка доходит до самого кончика. Щётка ложится мне на колени. Эдмунд делит мои волосы на 6 частей. Только он один, по-моему, умеет плести косички из шести прядей. Переплетяая влажные волосы, он всегда тихо бормочет что-то по-польски. Я не спрашиваю, что. Я знаю - заговоры. Берёт чёрную ленту. Снова произносит странные слова. Я слышу слово "смерть" и слово "зеркало". Перебираю невольно плечами. Поймав упавшую с моего плеча красную ленту, проводит мягким атласом по моей щеке, вплетает, говоря что-то про "сглаз" и "нечисть". Коснувшись спины, просит немного наклониться, и стягивает с плеча синюю ленту. Я слышу совсем неясно "здоровье", "жизнь", "победа".
Подходит наша маленькая Луна, смотрит весёлыми чёрными глазками-бусенками. Провожу пальцем по пробору на мордочке. Мне кажется, что эта собачка умеет улыбаться.
С плеча исчезает жёлтая лента. Уже почти не чувствую его рук. Почти не слышу заговора. Луна лижет мои руки, пахнущие виноградным шампунем.
Сильная рука профессионального музыканта обнимает поперёк груди.
- На радость, - шепчет он мне в ухо...
- Прости...
Такой мягкий голос, что его можно было бы набивать в подушки.
Пальцы убираются, затылка касаются губы. Многострадальные, потрескавшиеся губы, сказавшие в жизни слишком много никому ненужных слов. Хвостика косается щётка. Ласково, медленно, нежно. От устраивовшей меня длины косички осталась, должно быть, половина. Но и этого хватает, чтобы сильно наклоняться, когда щётка доходит до самого кончика. Щётка ложится мне на колени. Эдмунд делит мои волосы на 6 частей. Только он один, по-моему, умеет плести косички из шести прядей. Переплетяая влажные волосы, он всегда тихо бормочет что-то по-польски. Я не спрашиваю, что. Я знаю - заговоры. Берёт чёрную ленту. Снова произносит странные слова. Я слышу слово "смерть" и слово "зеркало". Перебираю невольно плечами. Поймав упавшую с моего плеча красную ленту, проводит мягким атласом по моей щеке, вплетает, говоря что-то про "сглаз" и "нечисть". Коснувшись спины, просит немного наклониться, и стягивает с плеча синюю ленту. Я слышу совсем неясно "здоровье", "жизнь", "победа".
Подходит наша маленькая Луна, смотрит весёлыми чёрными глазками-бусенками. Провожу пальцем по пробору на мордочке. Мне кажется, что эта собачка умеет улыбаться.
С плеча исчезает жёлтая лента. Уже почти не чувствую его рук. Почти не слышу заговора. Луна лижет мои руки, пахнущие виноградным шампунем.
Сильная рука профессионального музыканта обнимает поперёк груди.
- На радость, - шепчет он мне в ухо...