Каждый раз, засыпая в машине, я вскакиваю от одного и того же кошмара-воспоминания. Мне снится, как по дороге из аэропорта, на мокрой ночной дороге Эдмунд, сдавшись сидящему сзади своему лучшему другу, просит меня сесть за руль. На самом деле, я умею водить машину. Просто не вижу в практике никакого смысла. Машины загрязняют окружающую среду, хоть и помогают исследователям её защищать. К нашему "Хаммеру" я отношусь нейтрально. Он большой и тяжёлый. Красивый в своей мокро-асфальтовой окраске, тонированных стёклах, хромированных колпаках. Я знаю эту машину как свои пять пальцев, не смотря на то, что ни разу даже близко не подходил к механику, ухажевшему за ней.
Сев за руль, я наблюдаю некоторое время, как Вадим наливает в пластиковый стаканчик в руках Эдмунда коньяк, как чёкаетися с ним бутылкой. Собравшись с мыслями, мягко и медленно выжимаю сцепеление, включаю передачу, нажимаю на газ. Машина гигантской бронированной улиткой трогается с места. Медленно набирая скорость, ощущаю прилив уверенности в себе. Огромный джип мягко повиновинуется каждому моему движению. Несильные руки плавно касаются обитого чёрной кожей неведомого - слава Богу - мне животного руля, и Хаммер подчиняется, послушно лавируя между сонными легковушками.
Идёт лёгкий весенний дождик, похожий больше на туман, висящий над улицами-ладонями российской столицы. Мои спутники, негромко переговариваясь, пьют коньяк. Эдмунд смотрит на дорогу, поварачиваясь к развалившемуся на заднем сидении Вадиму лишь за добавкой. Я не замечаю, как начинаю прислушиваться к их разговору, ни сло не понимая на иврите. Он звучит как музыка. Как колыбельная. И, кажется, засыпая, гладя на скользкую мокро-асфальтовую дорогу, освещённую мутными бликами фар.
- Джо, а не хорчешь собаку завести?
Голос Вадима звучит неожиданно громко. Я вздрогнул, будто от удара.
Моя уверенность рассыпалась, как прах, как обгоревшая лоза. Мне резко становится страшно. За моих полупьяных спутников. За себя. За машину. За весь мир.
Перед глазами проносятся азоновые дыры и нефтяные пятна. Гибнущие в облаках дыма птицы. Мне отказывает зрение. Сердце колотится в горле. Хочется вцепиться в волосы, сжаться в комок. Я отпускаю руль.
На мокрой дороге машина только и ждёт, чтобы неуклюжий водитель выпустил узду. Он, словно живой организм, мечтающий вырваться. Поступить по-своему. И мой испуг и неожиданное оцепенение идёт на руку нашей машине. Наш Хаммер разворачивает на асфальте. Я чувствую, как машина дёргается впрёд и в бок. Как ударяется об переднее сиденье, проливая коньяк на обивку, Вадим. Как врезается локтем в дверь Эдмунд. Меня трясёт.
Эдмунд едва успевает схватить руль и нажать, наступив на мою ногу, на тормоз.
Мы стоим посередине Минского шоссе. На заднем сидение тихо, не поймёшь, истерично или по-доброму, смеётся Вадим. Эдмунд, отпустив руль, распутав ремень безопасность, сидит, высунувшись в открытое настежь окно. Меня трясёт и тошнит от страха. Неизбежное свершилось. Я не сяду больше за руль. Никогда.

Машина тормозит. Испуганно распахнув глаза, обнаруживаю за окном ночь. Прохладную прибалтийскую ночь, пахнущую нещё не остывшим морем. Моя собака кремко спит у меня на колених. У кромки воды я вижу Эдмунда, сидящего на большом камне. Открыв окно, наблюдаю за ним. Он не двигается. Я не шевелюсь.
Мы ждём солнца...