Черновик

[oneofslayers]

Утро в Париже
POV Михаил Шимякин
Саммери: Михаил Михайлович много раз повторял, что никогда не пил вместе с Владимиром Семёновичем. Только по очереди...

Продолжение тяжелого сна без снов, наполненного шумом в голове и тяжёлыми ударами измученного сердца между каждым из которых я могу сосчитать как минимум до семи. Un, duex, trios, quatre, cinq, six, sept…
Открыть глаза – подвиг. Комната кружится с такой скоростью, что кажется, будто кровать стоит на потолке, и я вот-вот упаду на пол. И буду падать, и падать, ударяясь о стены в бесконечной вращающейся центрифуге, в которой кто-то забыл пристегнуть ремни…
В теле не осталось ни капли сил. Желудок нервно дрожит, наполняя вибрацией всё страдающее тело. Я никогда не отличался стопроцентным зрением, но сейчас всё плывёт в абсолютной темноте пустой мастерской. Я смотрю, стараясь сфокусировать взгляд на штору, по которой в темноте, как чудится моему проспиртованному мозгу, ползают, переругиваясь, насекомые с картин Босха. Они сбежали из рам, я точно знаю, и теперь силятся отдёрнуть штору, чтобы испепелить моё обессиленное тело лучами восходящего солнца.
Закрываю глаза. Во рту филиал пустыни Сахара. Так хочется пить, что кажется, будто язык пошёл трещинами, распух и не шевелится. Пожалуй, одно из насекомых решило, будто я уже умер, и выпило мои слюнные железы. Пить…
Перед глазами пляшут разноцветные точки, от созерцания которых становится страшно. Тело вновь и вновь покрывается испариной, начинает дрожать. Мне холодно и страшно. Я боюсь насекомых, которые хотят теперь залезть мне в уши и глаза. И комната продолжает кружиться. Кто-то встряхивает её, словно ребёнок магический шар, чтобы пошёл искусственный снег.
Из глубины сознания поднимается страшная волна. Повернуть голову. Я обязан отвернуться от окна, иначе насекомые Босха заметят, что я ещё жив. Они заметят это, придут ко мне. Они выпьют мои глаза, растащат на кусочки руки и позвоночник. Мой мозг они изжарят на адском огне, а язык принесут в жертву Люциферу. Повернуть голову. Только найти силы, и они уже не будут страшны.
Удар. Тяжёлое, гулкое потрясение внутри организма. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Удар снова. Это моё собственное сердце. А, может, я стал кем-то другим? Может, нет больше меня, а я сам стал насекомым с бессильными крылышками и длинным хоботком? Нет! Нет! Не надо! Я…
Кто же я?...
Повернуть голову. Это не просто подвиг. На это уходят нечеловеческие усилия. Комната вновь сотрясается как от землетрясения… Долго лежу, зажмурившись, ожидая смерти. Но сердце продолжает биться.
Открыв глаза, смотрю на замерший изваянием силуэт рядом. Он пугает меня в первую секунду. Он так похож на Бога, что я уже жалею, что не сдался насекомым. Он одет и лежит поверх постели. Он закрывает ладонью глаза и хрипловато дышит… Он пугает меня, но сил пошевелиться больше нет. Меня колотит мелкой дрожью. Но…
- Проснулся? Живой?
Этот голос. Мягкий и при этом хрипловатый, колючий. Точно ёжик или лимон без водки. Заботливый и карающий. Голос совести. Голос времени. Голос дружбы…
Володя…
И больше мне не страшно. Насекомые недовольно ползут обратно в картину, и сердце, подстраиваясь под его пульс, бьётся чаще и ровнее. Я не умру, пока рядом он. Я знаю это. Просто потому, что это он.
- Володя…
Вцепившись будто в отвесную стену не слушающимися пальцами в постель, против многотонной тяжести тела, против кружения и сотрясания комнаты, подтягиваюсь каким-то чудом на руках. Упираюсь лбом в его крепкое горячее плечо.
И, проваливаясь в сумеречную пустоту далианских библейских сюжетов, чувствую на затылке его широкую ладонь.